В соцсетях и на форумах стали спорить: а этично ли вообще выбирать ребенка вот таким способом? Похоже на выбор мебели в интернет-магазине с поиском по заданным параметрам.

Противникам сервиса возражали: что же тут плохого, если родители хотят похожего на них ребенка? Нормальное желание, и никто не вправе им в этом отказать.

Правы и те, и другие. Конечно, принцип «показать товар лицом» в процессе усыновления присутствует.

«Чистоплотен, хорошо управляем, выполняет поручения взрослых, обслуживает себя сам» – такие характеристики ребенка можно встретить в анкетах-видеороликах, которые показывают в программах об усыновлении.

Ужасно, но порой все это действительно напоминает рекламу каких-нибудь пылесосов, достоинства которых расписывают приходящие на дом распространители.

Но ведь именно такие анкеты и, как это ни цинично звучит, «хорошая реклама» повышают шансы детей на обретение семьи. Чем лучше ребенок сфотографирован, чем активнее о нем распространяется информация – тем больше вероятность, что он найдет своих родителей.

Безусловно, на это работает и сервис «Одно лицо». Своеобразная гарантия найти похожего придает решительности. Ведь многие боятся усыновления именно из-за риска непохожести, чуждости – и внешней, и связанной с характером, и генетической.

Журналист Мария Эйсмонт, мама троих детей, один из которых усыновленный, считает, что такие сервисы хорошо бы сопровождать чем-то вроде бегущей строки или выскакивающего экрана с надписью «В семье нуждается любой ребенок, а не только похожий на вас». Что-то вроде предупреждающих надписей на сигаретных пачках: ты можешь поступать, как хочешь, но тебе дают дополнительную информацию, и ты можешь задуматься.

У двух дочерей Марии – другой цвет кожи, и они с мамой совсем не «одно лицо». Одна девочка приемная. И элемент выбора по схожести в этой семье был, но только использовала его не мама, а дочка:

«Лолу – мою приемную дочь – выбрала моя старшая дочь Софи, с которой мы смотрели базу: «Смотри, у нее волосики, как у меня, у нее глазки, как у меня, давай возьмем!». Мы взяли. Других не смотрели даже. Мне было важно, чтобы моя старшая дочь приняла младшую, полюбила, захотела сама. На самом деле сходство исключительно внешнее – трудно найти двух менее похожих личностей, чем мои девочки».

Но эта история стоит особняком – она не про родителей, не про их желание во что бы то ни стало найти ребенка «чтоб как свой». А мне во всей этой истории кажется самым опасным именно этот посыл к будущим мамам и папам: «Найди такого, чтобы не отличили от своего!»

В этом, как мне кажется, кроется суть пока незрелого отношения к усыновлению в России. Многими оно по-прежнему воспринимается как свидетельство неудавшейся личной жизни, проблем со здоровьем или не очень счастливого брака «Бедняги, как жалко их, своих-то нет, взять пришлось!», «Усыновили? Поздравляю! А что, со своими никак?» Все эти «сочувственные» вопросы и реплики слышали в свой адрес многие усыновители.

Призыв найти похожего не выходит за рамки этой парадигмы. Найди такого, чтобы окружающие не отличили его от своего. Найди такого, чтобы никто не подумал, что он приемный.

Нам как будто предлагается взять «подделку», чтобы выдать ее за подлинник. Но нет ли тут подмены? Не является ли эта «подделка» сама по себе оригиналом? Что плохого в том, чтобы окружающие видели непохожесть и понимали, с чем она может быть связана?

Ведь в этом и есть суть усыновления: это просто альтернативный способ появления ребенка в семье. А не суррогат, который хочется подобрать так, чтобы было «ничего незаметно».

Прекрасно, что есть проекты, тем более такие, как «Измени одну жизнь», и люди, которые приближают детей к их потенциальным семьям.

Обидно то, что этих детей многие пока не готовы любить любыми – и похожими на нас, и совсем другими.

Полюбили, потому что похож?

Я уже и не припомню, когда и как пришла мысль об усыновлении. То сюжет по телевизору покажут о брошенном ребенке, то на статью где-нибудь наткнусь про детский дом, короче, переживала, жалела, плакала, и в итоге пришла ко мне вселенская любовь ко всем брошенным детям. Ага. Вот прям всех бы забрала… Года два это вынашивалось. На эмоциях такие дела не делаются.

Муж мой был в шоке поначалу. Ему такая мысль никогда не приходила в голову, он был счастлив быть отцом своим родным детям и о том, чтобы стать отцом неродному ребенку, не думал никак и никогда.

Но капля камень точит, а я, как ржа железо, его точила. Года два. Т.е. вот пока сама вынашивала, его и точила, мне порой кажется, что не только ему нужны были эти мои докучания, но и мне: я, проговаривая, как бы укреплялась в мысли об усыновлении. В итоге он согласился, «из любви ко мне» – он так сказал.

Дети были маленькие совсем, я с ними и не говорила особо, сказала только, что скоро у нас будет еще один ребенок, они кивнули, спросили что-то типа «а когда?», и все. Старшая дочь, ей было уже около 20 лет, ничего не сказала, но мне кажется, она не приветствовала эту затею. Самое тяжелое было с мамой. Она была категорически против. Приводила известные доводы от пресловутых генов, которые «пальцем не задавишь», до того, что обделю любовью своих, а он, пришлый, вырастет и всех поубивает…

Как выбрать ребенка? Это ж не магазин

Начали мы с мужем потихоньку документы собирать. При этом я совершенно не понимала, как буду выбирать ребенка, это ж не магазин. Не представляла себе практического решения этого вопроса. Очень просила Бога указать мне путь к своему ребенку.

И однажды попала на мероприятие, где познакомилась с женщиной – воспитателем детского дома из районного города. Я тогда четко поняла, что именно ради нее я тут и оказалась. Обрисовала ей свою ситуацию и просила либо помощи, либо совета. Она и говорит: у меня как раз на примете есть такой мальчик, я бы его сама усыновила, но возраст уже не позволяет (предпенсионный). И я, не глядя, четко полагая, что это промысел Божий, решаю про себя, что именно этого ребенка я и буду забирать.

А потом, пару дней спустя, когда она мне по «электронке» выслала его фото, я аж отпрянула от монитора – настолько это был не «мой» ребенок. Вот не приняла я его сразу. Но успокоила себя, уговорила, что это первое впечатление такое неверное, всего лишь фото и прочее. И решила не отступать…

Ваня – мое зеркало

Забрали мы Ваню домой после суда, а я чувствую, вернее не чувствую не только любви, а просто неприязнь у меня даже к этому ребенку: незнакомый и неприятный запах, другое телосложение, волосатость рук, ног, спины, ногти – все не такое, как у моих детей, и ест он, издавая характерные звуки, и говорит с каким-то ужасным акцентом, и плачет противно, и смеется так заливисто – невыносимо.

В общем, когда от этого целого мира брошенных детей, который я так любила на расстоянии, отделился всего лишь один-единственный маленький человечек, обнаружилось, что полюбить-то я его и не в состоянии… Зато моя мама полюбила Ваню сразу и навсегда.
Я была на грани. Перечитала кучу литературы, пока мне мудрая приемная мама не дала информацию о том, что, оказывается, 60 процентов усыновителей переживают так называемую депрессию усыновителей, и перечислены там были как раз все мои симптомы.

А потом… Потом и поныне я понимаю, что Ваня – это мое зеркало. Благодаря этому ребенку я узнала, что же на самом деле я из себя представляю.
Было все беспросветно и тяжело. Никаких вспышек радости, никакого умиления, никакого сострадания – ни-че-го. Только ужас от содеянного. Ужас от самой себя, что я-то думала о себе, что я в целом неплохой человек, а оказалась такой вот дрянью, которая не может полюбить несчастную сиротку.

Разочарование в себе было очень сильно. Нелюбовь к ребенку тоже. Я, например, могла смотреть на него и думать: как можно так есть, так шмыгать носом, так ходить, так кривить рот при плаче… до бесконечности.

Однажды я в очередной раз вышла из себя, а он все ревел и ревел, я подошла к нему, взяла его за плечи и сказала: посмотри, на кого ты похож, и повернула его лицом к зеркалу, чтобы он увидел свое искривленное лицо, … но в этот момент я увидела в зеркале свое лицо. Земля ушла у меня из-под ног. Такого страшного, злобного лица я не видела никогда. Оглушенная, я ушла на кухню, у меня был шок от увиденного… Шок от себя.

Особенно тяжело мне было, когда он обижал моего младшего сына. Еще в первый месяц жизни дома Ваня толкнул его на угол стола, у сына пошла кровь, потому что острый угол пропорол ему кожу между бровями, я схватила его на руки, а Ваня прыгал на матрасах и смеялся. Это было ужасно. Мне казалось, я могла его избить в тот момент, и только истекающий кровью сын на руках помешал мне это сделать.

За мной как будто захлопнулась дверь

В общем, мне казалось, что я совершила самую огромную ошибку в своей жизни. Я ненавидела себя. Но и не отдавала ребенка обратно. Сначала перед людьми было стыдно. Потом надеялась, что все изменится, что вот-вот должна будет прийти любовь, а я вдруг откажусь от него перед самой этой любовью.

А потом, когда стало совсем невмоготу, я просто представила, как я его отдаю назад, я попыталась внутри себя прожить это, подробно, пошагово: как отвожу его назад в детдом, как он плачет, оглядывается, когда его за руку уводит воспитатель, как я возвращаюсь, что говорю детям, как продолжаю ходить на работу, варить еду, будить детей по утрам, читать им книжки… – в общем жить без Вани. Как могла, внутренне прожила и поняла, что без него мне будет мука еще худшая, что я просто сгорю в своей совести, что все несчастья, которые будут случаться в моей жизни и с моими детьми, я буду относить на счет этого своего преступления, как расплату за него, что я в итоге просто сойду с ума.

Я уже не говорю о том, какой страшный урок предательства и подлой измены я преподнесу своим детям, и как он отразится на их отношении ко мне и на всей их последующей жизни. Поэтому, прожив этот ужас мысленно, я навсегда отказалась от того, чтобы даже думать в сторону того, чтобы вернуть Ваню.

Я успокоилась, за мной как будто захлопнулась дверь. Перестала гнобить себя за нелюбовь, выколупывать ее из себя. Я поняла, что это было б слишком просто и неправдоподобно – принять и полюбить сразу и всем сердцем чужого ребенка. Для этого потрудиться надо. Очень сильно. И от того, как и насколько я потружусь, будет итог.

Вот и тружусь. Над собой. Не над Ваней. Потому что единственный человек, которого я могу изменить, – это я сама. И это гораздо важнее: какой я воспитаю себя рядом с Ваней. А он – мое зеркало, в котором я вижу все свое уродство, всю свою греховность. А раз зеркало показывает мне мою некрасивость, как я могу его любить…

Когда случаются приливы доброты, расположения и симпатии к Ване, я буквально ухватываюсь за них и пытаюсь в этот промежуток вместить хоть что-то положительное –погладить по голове, сказать доброе слово, улыбнуться, похвалить, обнять за плечи. Это невозможно объяснить, это не понять тому, кто через это не прошел.

Но раньше я не могла его обнять. Вот, казалось бы, какая мелочь – обнять, просто наклониться и сомкнуть руки за его спиной, но НЕ МОГЛА. Не смыкались мои руки, не наклонялось мое тело. Но мне одна мудрая приемная мама сказала, что не надо этого делать, если нет желания и потребности, ребенок все равно это чувствует, и такие “объятия” ему не нужны. Дожидаться искренних, теплых, настоящих объятий – и только тогда обнимать.

Что касается детей, то они его со временем полюбили. Это лучшие друзья сейчас, все трое, защищают друг друга, учатся делиться, уступать, прощать. Когда я не могу дать Ване ничего доброго, это делают за меня мои дети, они заполняют ту брешь, которую я пока не могу закрыть.

Именно такой ребенок нужен мне 

Поначалу он был ребенком с типичным девиантным поведением, т.е. отклоняющимся от общепринятой нормы. Он делал то, что делают все детдомовские дети, но особенно меня выводили из себя его крики, плачи и истерики на улице. На пустом месте, ровно на пустом. Из-за пустяка он начинал истошно орать. Успокоить его было просто невозможно.

Он мог долго и протяжно тянуть “ма-ма-а-а-а”, без всякой эмоциональной окраски. Раскачиваться из стороны в сторону. Делать назло. Грозиться убить маму, папу, сестру, брата – он так играл. Но, по большому счету, это был и есть хороший мальчик.

Но для меня это было неважно. Он был просто чужой. Я много раз возвращалась к своему первому ощущению, когда увидела его фото на экране монитора, и думала, что тогда мне нужно было послушаться себя.

Но постепенно я пришла к убеждению, что Господь дал именно этого ребенка в мою семью, мне. Именно такой Ваня нужен мне, чтобы я перестала быть эгоисткой, раздражительной и злобной теткой, чтобы научилась делиться. Вы знаете, мне и по сей день трудно положить лучшую и большую котлету Ване, а не своим кровным детям.

Это все притом, что Ваня нравился и нравится абсолютно всем окружающим, без исключения. И меня это тоже угнетало, я думала: что же я за урод такой, что за никчемная личность, которая не может, вернее, не хочет увидеть все то прекрасное, доброе, щедрое, что есть в Ване. И от этого мне хотелось просто умереть, не быть, не дышать, не слышать, не видеть – просто не существовать, потому что понять и осознать, кем я являюсь на самом деле, было очень тяжело.

Живу так, как умею на данный момент 

Я поняла, что могу прочитать сотни книг по воспитанию, выслушать и увидеть десятки примеров достойных мам, но меня саму это ничуть не приближает к образу той матери, которая, как мне видится, должна быть. Я все время собой недовольна. И лучше выходит, когда я забываю о том, что я плохая мать, и просто живу – так, как умею на данный момент.

Конечно, внешне, я делаю все, что положено – мыть, стирать, убирать, кормить, читать. Но я не играю с детьми в куклы и солдатиков, не учу дочку шить, потому что сама не умею, не учу их убирать квартиру, потому что самой мне это сделать быстрее. Конечно, они моют посуду, помогают приготовить еду, убирают за собой игрушки, постель и проч. Но это ведь норма.

Единственная драгоценность – я очень люблю и любима своим мужем, у нас чудесные отношения, потому что муж – уникальный человек, необыкновенной душевной щедрости, красоты, жертвенности. Мы с ним живем душа в душу, и это видят наши дети. Они как бы находятся в ауре этой любви, согреваются ею и растут в ней. Они видят, как мы заботимся друг о друге, как уступаем, никогда (!) не повышаем друг на друга голос, помогаем друг другу. И я очень надеюсь, что, видя эти отношения, они возьмут все самое хорошее для себя.

Мы идем навстречу друг другу

Я уже не справляюсь с чувством вины. Я перестала заниматься самобичеванием и самоистязанием. Я приняла тот факт, что во мне нет любви к Ване. И уже не ненавижу себя за это. Я поняла, что не могу искусственно ее вырастить. Я могу делать все возможное со своей стороны, очень трудиться душевно, и тогда, быть может, Господь подарит мне любовь к этому ребенку.

Я привыкла к нему. Он безусловный член нашей семьи. Он не раздражает меня. Сержусь, конечно, порой, но я и на собственных детей сержусь, и им выговариваю так же, как Ване. Ему, как мне видится, хорошо у нас.

Я даже несколько лет назад приглашала к нам психолога, чтобы она помогла мне разобраться с собой, с детьми. Она приходила к нам, занималась с детьми, беседовала со мной, и по окончании этого периода сказала мне, что Ване комфортно и хорошо в нашем доме, он чувствует себя уютно. Тогда же я узнала от тематического психолога, что, как правило, из двоих плохо кому-то одному – либо приемному родителю, либо приемному ребенку.

Я этому очень обрадовалась. Я рада, что Ване хорошо. Пусть лучше будет мне так, как есть, чем ему. Вот тех мук я бы, наверное, не пережила – знать, что ребенку в твоем доме плохо. То, что ему хорошо, меня греет и очень помогает. Я ни за что не отдала бы его сейчас никому. И совершенно не жалею о том, что сделала.

Мы идем с Ваней навстречу друг к другу, иногда останавливаемся, делаем привалы, иногда сваливаемся в кювет, порой сворачиваем не на ту дорогу, а то и возвращаемся назад, но мы все равно движемся. И это движение и есть жизнь. Наша совместная, трудная, но вместе с тем очень наполненная жизнь.

Гелия Харитонова

Хочешь узнать, кто ты – усынови ребенка